Священномученик Илия Четверухин

В начале XX века настоятелей избирали прихожане храмов. После кончины протоиерея Михаила Павловича Фивейского, выдержав конкурс, в июне 1919 года, настоятелем стал Илья Николаевич Четверухин (теперь священномученик Илья). 

Илья Николаевич родился 14 января 1886 года в Москве в семье преподавателя русской словесности Николая Михайловича Четверухина.   Это была очень благочестивая и любящая семья.

Очень показательным и знаменательным является сохранившееся   воспоминание о том, что однажды в гимназическом классе возник вопрос о религии. И только один Илюша Четверухин прямо сказал, что он верует в Бога. Остальные же мальчики утверждали, что они не веруют. Этот поступок дает нам   представление не только о религиозности Илюши, но и о его мужестве – он не побоялся насмешек соучеников и выступил один против всего класса. Кроме того, этот эпизод дает нам также представление об удручающем состоянии религиозности молодого поколения в те времена.

После окончания гимназии Илью приняли без экзаменов в Московский Государственный Университет на историко-филологический факультет.

В феврале 1905 года произошла знаменательная встреча, которая перевернула всю жизнь Ильи – он встретился со своей будущей супругой Евгенией Леонидовной Грандмезон (1883-1974).

Евгения еще в гимназии восприняла религиозные начала от замечательного законоучителя – протоиерея Андрея Полотебнова. Однако настоящий перелом в ее душе произошел в 1904 году, когда она увлеклась чтением душеполезных книг.   И, ко времени встречи с Ильей Николаевичем, Евгения Леонидовна была уже глубоко верующим человеком, совершенно отказалась от светской жизни, много молилась дома, строго постилась и часто ходила в церковь.   Под ее влиянием интересы духовные и религиозные с тали   для Ильи Николаевича преимущественными,   переросли в желание посвятить всю   жизнь служению Господу. Он стал искать себе духовного руководителя.

Благословение на коренное изменение своего жизненного призвания и вступление на путь священничества он получил от преподобного старца Варнавы (Меркулова) Гефсиманского. В 1906 году на первой неделе Великого поста Илья Николаевич поехал в Черниговский скит с надеждой побывать у Старца. Ему удалось побеседовать со Старцем. Однако в тот же день отец Варнава скончался, стоя на коленях,   перед святым престолом.   Так Илья Николаевич, едва узнав Старца, потерял его.

Вскоре он познакомился с наместником Чудова монастыря в Кремле - архимандритом Арсением (Жадановским) и целой группой других молодых людей, таких же, как он сам, ищущих и желающих «единого на потребу».   От них Илья Николаевич услышал в первый раз имя иеромонаха Зосимовой Пустыни старца Алексия и узнал, что теперь, после кончины старца Варнавы, надо ехать к нему.

8 мая 1906 года Илья Николаевич впервые поехал в Зосимову пустынь к   иеромонаху Алексию. Он довольно долго беседовал со Старцем, исповедался у него с семилетнего возраста, как требовал того отец Алексий у всех, кого принимал в число своих духовных детей. «Отныне я беру вас в свое попечение, — сказал старец, — я должен буду ответ за вас давать на Страшном суде, но вы должны мне за то обещать полное со своей стороны послушание». Илья Николаевич именно этого и искал, поэтому тотчас с радостью согласился на условия, поставленные старцем, и вернулся в Москву волне счастливым.

Летом 1907 года, оставив университет, Илья Николаевич сдал экстерном за весь курс Духовной семинарии и поступил в Московскую Духовную академию.  

6 февраля 1908 года Илья Николаевич обвенчался с Евгенией Леонидовной Грандмезон.   После свадьбы, в тот же день вечером, они выехали в Сергиев Посад и, отстояв на другой день литургию в Лавре, отправились в Зосимову пустынь, где встретились с отцом Алексием. Благословив и поздравив их, батюшка дал им большую просфору, очень одобрил их приезд в монастырь и сказал им: «За то, что первые дни после брака вы посвятили пребыванию в монастыре и говению, вас Господь благословит и никогда не оставит».

Матушка Евгения так вспоминала об этом времени: « Можно сказать, что время после нашей свадьбы было немного похоже на то, как проводят первые дни новопостриженные – так много мы стояли и молились в храме».

В 1911 году Илья Николаевич был рукоположен в сан священника. В этом же году он окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия. Тема его кандидатской работы была «Жизнь и труды аввы Исаака Сирина». Часть его кандидатской диссертации была напечатана в книге «Творения аввы Исаака Сириянина», под редакцией С. Соболевского (Сергиев Посад, 1911г).

отец Илья в 1911 г.

По окончании Духовной Академии о. Илья со своим уже разросшимся семейством (к тому времени у него было два сына Сергей и Серафим) переехал в Сокольники, где стал настоятелем храма Живоначальной Троицы при Ермаковской богадельне. Там они прожили восемь лет. Кроме службы в богадельне отец Илья преподавал Закон Божий сначала в Елизаветинском институте благородных девиц, а потом в городском училище в Сокольниках.

В те годы отец Илья увлекался рисованием. Одной из самых значительных его работ стала икона Спасителя из Плевненской часовни в Москве. Написал он также иконы «Моление о чаше» и преподобного Серафима Саровского чудотворца.

Икона Спасителя 

После 1917 г. Ермаковская богадельня была закрыта, а вслед за ней закрыли и храм. Началось лихолетье. Впервые семья о. Ильи узнала, что такое жизнь впроголодь.

Когда стало известно о кончине настоятеля храма Святителя Николая в Толмачах, где в течение двадцати восьми лет в сане диакона служил его духовный отец иеросхимонах Алексий Зосимовский, отец Илья загорелся желанием служить в этом храме. Старец Алексий с любовью благословил его и вот   он стал настоятелем этого столь дорогого его сердцу храма, «обвеянного молитвами дорогого старца».

вид на храм в 20-е годы 

Итак, началось его десятилетнее, до самого закрытия храма в 1929 году, самоотверженное служение в то тяжелейшее для всего Православного мира время. Тогда он был еще совсем молодым, ему было только 33 года. Это были мрачные смутные времена. Разворачивалась гражданская война, была страшная разруха, холод, голод. Все прежние ориентиры и ценности были сломаны, а тут еще и разброд внутри самой Матери-Церкви, появление прямого раскола: живоцерковники, обновленцы, арест и изоляция Святейшего Патриарха Тихона.

После переезда в Толмачи   семья отца Ильи поселилась в доме причта, как и полагалось семье настоятеля, но времена были уже другие и в их квартиру стали вселять   посторонних людей, появилось новое слово «уплотнение». В результате этого уплотнения семья из семи человек, в конце концов, оказалась в двух комнатках, окруженная враждебными людьми, считающими, что с «семьей попа» все позволено. Холодными зимами, когда не было дров, они обогревались около «буржуйки», Матушка Евгения готовила еду на гудящих примусах, и все старались, как можно быстрей пробежать мимо недобрых взглядов и укрыться за своими дверями.

Храм отец Илья нашел в совершенно бедственном положении. Богатые прихожане, бывшие раньше благотворителями храма, или умерли, или уехали, а в их домах поселилась беднота. Диакон и псаломщик уволились. Не было ни дров, ни муки, ни свечей, ни   масла для лампад, ни церковного вина. Первую зиму храм не отапливался и внутри искрился от инея. Богомольцев почти не было. Но все же всегда находилось немного муки, масла и вина, и служба не прекращалась. Отец Илья решил служить каждый день. Матушка Евгения, имевшая музыкальное образование, хороший слух и голос, стала постоянно читать и петь в храме.

Постепенно в храм стало приходить и приезжать все больше людей. Появились помощники и помощницы. Особенно привлекала людей личность отца Ильи — его доброжелательность, ум, всесторонняя образованность и личное обаяние.

Постепенно сложилось общество людей, любивших и уважавших друг друга, привязанных к храму и к своему духовному отцу. Все прихожане с радостью принимали участие в уборке и украшении храма, в пении и чтении. Аналои с книгами стояли уже не на клиросе, а в храме, так как отцу Илье хотелось, чтобы как можно больше молящихся участвовало в богослужении.

«Проповеди отец Илья произносил не только за литургией, но и почти за каждой службой. Иногда это было слово на прочитанный евангельский или апостольский текст, иногда были просто ответы на вопросы прихожан. В другое время было чтение бесед Иоанна Златоустого, часто читались творения пустынных отцов: аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, Исаака Сирина и других, парящих на высочайших вершинах духа или проникающих в темнейшие уголки души.   Читались произведения и более близких   по времени духовных писателей — святителей Димитрия Ростовского, Тихона Задонского, Игнатия Брянчанинова и Феофана Затворника». [13].

Но не только великолепными проповедями и поучениями с амвона привлекал отец Илья к себе духовных чад. Его исповеди были для них ни с чем несравнимым средством очищения, научения, духовного возрастания.   Исповедь он проводил на клиросе, за ширмой, исповедовал каждого индивидуально, обстоятельно, давал советы и поучения.

Говоря о Толмачевском приходе, нельзя не вспомнить и о домашних собраниях, проходивших у Батюшки или у кого-нибудь из его духовных детей. Они напоминали «агапы» – древнехристианские вечери любви. «Батюшка и за чаем оставался духовным отцом и руководителем, ­– вспоминает Вера Владимировна, – собрание начиналось всегда молитвой, иногда даже молебном. Всех привлекало желание послушать и потребность спросить. Отец Илья был превосходным рассказчиком и умел заставить разговориться и других. Без конца можно было слушать, когда он говорил о своем детстве, старцах Чудова монастыря, Зосимовой пустыни, об отце Алексии. Батюшка вспоминал поездку в Саров в 1926 году, перед самым закрытием, читал Дивеевскую летопись, рассказывал о дивеевской Паше и других тамошних блаженных.

В то время как в храме шла глубокая духовная жизнь, преображение душ человеческих и возносились горячие молитвы к Богу о мире и благополучии родной страны, напротив церкви из двери в дверь в здании бывшей церковноприходской школы, превращенной в клуб имени Карла Маркса, велась антирелигиозная пропаганда. Под церковные праздники устраивались антирелигиозные мероприятия, и тогда навстречу крестному ходу двигалось шествие с богохульными транспарантами, в адрес молящихся неслись насмешки и ругань, а в священника бросали камни.

В эти годы в связи с декретом о всеобщей трудовой повинности священник и его жена обязаны были устроиться на работу, так как служба в церкви таковой не считалась. Отец Илья с помощью И.Э.Грабаря устроился научным сотрудником в Третьяковскую галерею, а Евгения Леонидовна стала работать делопроизводителем во Всеобуче. Оба они рано утром уходили в храм, затем – на работу, потом снова шли в храм и уже только после этого – домой.

В 1923 году в семье произошло несколько серьезных событий: в феврале скончался после тяжелой болезни младший сын Иван, а в апреле родился следующий сын Николай. В июле 1923 года отец Илья был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму по обвинению в распространении контрреволюционных слухов, касающихся отношения властей к Патриарху Тихону, и в монархизме. Он это категорически отрицал, так как христианин не должен быть ни монархистом, ни республиканцем, ему надлежит быть лояльным по отношению к существующей власти. Во всем том, что не противоречит Евангелию, считал отец Илия, мы обязаны повиноваться верховной власти и ее законам».

Весь 1923 год был трудным. Был арестован Патриарх Тихон. Прошли кровавые процессы над духовенством. Возник раскол живоцерковников. Многие священники снимали сан. Не стало Зосимовой пустыни. Разорили Троице-Сергиеву Лавру. Закрыли ряд церквей. Многие близкие переселились на Соловки, в Зырянский и Нарымский край. Обиходными стали слова: уплотнение, сокращение, выселение, арест, ссылка, расстрел.    

А в конце 1923 года во время Рождественских праздников в храме произошло торжественное и радостное событие. Отец Илья поехал поздравлять Святейшего патриарха Тихона с Рождеством, и тот выразил желание послужить в его храме. Был назначен день – ближайшее воскресенье, 31 декабря по старому стилю. Для благолепия был приглашен протодиакон Михаил Холмогоров, который служил молитвенно, обладал мягчайшим баритоном, не читал, а пел ектеньи.

Вот живой и непосредственный рассказ матушки Евгении об этом знаменательном событии в жизни храма: «все Толмачи пришли в движение: оставалось лишь четыре дня, а дела было много. Часть прихожан занимались уборкой и украшением храма. Батюшка сам руководил каждодневными спевками. Помню, как уставали мы на спевках, стараясь, как можно лучше приготовиться к патриаршему служению и ко всенощной, которую должен был служить накануне епископ Звенигородский Николай (Добронравов ), – ведь наш маленький хор совсем не знал архиерейской службы.          

Наконец, наступил вечер 30 декабря. Все было готово и убрано. Все были уставшие, но радостные. Всенощную служил Владыка Звенигородский Николай. Она была уставная, великолепная. Наш батюшка почти все время   был с нами на клиросе и канонаршил, и читал. Литургия на следующий день прошла прекрасно: Святейшему сослужили епископ Николай Звенигородский, епископ Петр Полянский и епископ Серафим Тверской (Александров ). Патриарху все понравилось – облик храма, пение, служба. После литургии Святейший пришел к нам домой, кушал все с большим удовольствием, был очень весел, шутил и был так благодушен, что все чувствовали себя по-домашнему.

Это посещение Патриарха было для всех толмачевцев радостным великим праздником. В Святейшем все почувствовали истинно родного отца, молитвенника за нас и за всю землю Русскую».

Уволили отца Илью из Третьяковской галереи весной 1924 года. С этого времени его самого и всю семью записали в «лишенцы», лишив каких бы то ни было гражданских прав. Две комнаты обложили огромным налогом. Плата за все коммунальные услуги была многократно увеличена. Им было отказано и во всяком медицинском обслуживании, дети не имели права получать образование.

Большим увлечением отца Ильи всю жизнь были книги. У него собралась огромная бесценная библиотека. Здесь были книги и духовного, и светского содержания, старообрядческие рукописи, книги на греческом, фолианты с гравюрами, журналы и альбомы литографий.  

Серафим Ильич так вспоминал об этом увлечении отца: «Когда вспоминаешь толмачёвскую нашу квартиру, прежде всего, видишь книги. На полках до потолка. В набитых до отказа шкафах. Стопками на полу. Конечно, у папы был полный комплект богослужебных книг. Эти книги впоследствии, кочуя из дома в храм, из храма в дом, совершали свое дело в течение полусотни лет, помогая после гибели отца мамочке в святом деле отправления церковных служб. В первую очередь пользовались папиными книгами его духовные дети, прихожане Толмачевского храма ».

Постоянными прихожанами храма в то время   были люди из самых разных слоев общества, но большинство все-таки составляла интеллигенция и учащаяся молодежь.

Первой помощницей в храме была Лидия Григорьевна Надеждина впоследствии принявшая постриг с именем Любовь.

Вот что пишет о ней в «Записках» матушка Евгения: «Вскоре по нашем переезде в Б. Толмачёвский переулок в храм к литургии зашла Лидия Григорьевна Надеждина. Батюшка, сразу же после знакомства сказал ей: «нужно мне навести порядок и чистоту в алтарях, вот Вы помогли бы мне в этом деле». Точно провидел Батюшка в этой хорошо одетой даме свою самую деятельную будущую помощницу, которая столько сил отдала благоустройству храма, так много помогала всем, кто только в чем-нибудь нуждался.

Когда в храме не стало ни дьякона, ни псаломщика митрополит Кирилл (Смирнов) благословил Лидию Григорьевну прислуживать во время богослужений. Она стала выносить свечу, разжигать кадило, подавать просфоры. Милая наша Любовь Григорьевна несмотря на малолюдность и постоянный недостаток средств, не оставляла храм, всячески изыскивая, как бы и откуда достать деньги на все необходимое. Она и нам лично помогала в трудные минуты, а минут этих было много-много, всего и не упомнишь.

Она научилась прекрасно печь просфоры, и это давало ей возможность кормить себя и своих помощниц. Печение сопровождалось благоговейной молитвой, в тесто вливалась святая крещенская вода, перед началом   испрашивалось друг у друга прощение. В 1925 году она приняла постриг с именем Любови, как нельзя более подходившим к ее любвеобильному сердцу. Она любила непременно накормить каждого, да и с собой нередко давала, что у нее было под рукой. Она обладала огромным даром веры в Бога. Это истинно был дар Божий. И вера ее не посрамляла. Если ей надо было что-нибудь купить, а денег не хватало, она, как к живому, обращалась к святителю Николаю перед его иконой: «Святитель Николай, помоги мне!» – и все улаживалось, деньги откуда-то появлялись.

Всегда она была бодрая, веселая, энергичная. Редко, очень редко матушка Любовь плакала. Например, она очень тяжело перенесла закрытие Толмачевского храма в июне 1929 года. Жила она рядом, в доме №14 по Б. Толмачевскому пер., и ей было слышно, как разбивали колокола, когда их снимали с колокольни. Она рассказывала, что ей душу раздирали эти стонущие звуки дорогих наших колоколов, точно они были живыми. А когда в 1930-м году был взят от нас мой Батюшка, рекой, обильной рекой лились слезы из глаз нашей дорогой Матушки: она любила его от всего сердца!! »  

Среди прихожан  было много сотрудников Третьяковской  галереи. Очень многие  прихожане отца Ильи  пронесли любовь и уважение к своему духовному отцу через всю жизнь.

Некоторые из   духовных детей отца Ильи были  в дальнейшем  арестованы, сосланы,  погибли в лагерях.  Другие, уцелевшие продолжали приходить в его осиротевшую (после ареста о. Ильи) семью, теперь уже к его матушке Евгении, искали  и находили у нее духовную поддержку и утешение. Матушка, в какой- то мере  заменила его для осиротевших духовных детей. Она и словом, и делом старалась помочь всем, кто к ней обращался. Толмачевцы получали от нее и молитвенную помощь, и мудрый совет.

Отец Илья пользовался огромным уважением не только среди своих духовных чад. У него был обширный круг друзей, знакомых. Их имена составляют  цвет культурной духовной жизни  начала ХХ века.  Наиболее известными  среди них являются   митрополит  Кирилл Смирнов,  архиепископ Иларион  Троицкий, митрополит  Петр Полянский,  старец Герасим  и архимандрит  Арсений  Жадановский из Чудова  монастыря в Кремле, епископ Серафим  Звездинский, протоиерей Алексей  Мечев,  архимандрит  Митрофан  Сребрянский,  отец Павел Флоренский, епископ  Игнатий Садковский, Михаил Александрович Новоселов (епископ Марк). Судьбы  этих людей были сложны и  трагичны. Их высылали, заключали в тюрьмы, ненадолго выпускали, они  возвращались в Москву, а затем снова попадали за решетку.  Их редкие посещения были настоящими праздниками для верующих.  Если они служили  в Толмачах, то без архиерейской  пышности, а иногда просто молились  в алтаре, чтобы не подвергать  риску себя  и отца Илью.

Храм святителя Николая  в Толмачах закрыли сразу же  после  главного храмового праздника,  Дня Святого Духа, 24 июня 1929 года.

Новые владельцы опустошили внутренность, сняли не только кресты, но и купола, разбили на куски певучие колокола, а потом разобрали и дивную, стройную колокольню.  Папа неделю пролежал с сердечным приступом».

Оправившись после болезни,  отец Илья стал служить в  храме святителя  Григория Неокессарийского  на Полянке, приглашенный своим  давним  добрым другом, настоятелем  этого  храма отцом Петром  Лаговым*, туда же перешли и его духовные дети.

В этих печальных обстоятельствах отцу Илье пришлось встретить 20-летие своего служения Церкви. Духовные дети решили преподнести ему благодарственный адрес. Написать его было поручено Вере Владимировне Бородич. Вот как она вспоминает об этом событии,\  «Юбилей отмечался в четверг 24 октября. (В этот день состоялось его рукоположение в диакона). Вечером в этот день батюшка собирал у себя гостей. Все помолились и сели за стол. Началось чтение:      

«Уста  наши отверсты к вам, Коринфяне,

сердце наше расширено. Вам  не тесно в нас; 

но  в сердцах ваших тесно (2 Кор. 6, 11-12).

Благодарить всегда время и всегда место; и сегодня цель этих слов одна - выражение благодарности.  Так бесконечно много видим мы от Вас, дорогой Батюшка, внимания к нам, участия, забот, так много любви к каждому в отдельности и ко всем вместе, что трудно нам ответить как должно на это и слов не хватает, чтобы выразить нашу признательность...

Сегодня исполнилось 20 лет со дня  принятия Вами, дорогой Батюшка, благодати  священства, наполнившей Вас своими дарами, которые Вы свято храните  в своей пастырской деятельности.

Сегодня в тесном кружке духовных детей, живущих под Вашим руководством, нам хочется сказать только об одном наиболее важном: руководстве и воспитании нас, Ваших больших возрастом, но малых духовным разумом детей в духе Христовом.

Все мы, здесь собравшиеся, пришли из разных мест, мы все - люди разные - и  возрастом, и положением, и образованием, и характерами, нас всех привела  в одно место наша вера и стремление к духовной жизни, но связала и  объединила нас Ваша любовь. Нас много здесь, и на всех хватает Вашей любви, все мы в Вашем сердце, для каждого из нас отведено немало места там, и нам не тесно в нем, потому что сердце Ваше расширено, но сердцам нашим тесно, тесно от преисполняющей нас благодарности, тесно, потому что не умеем ответить как должно на Вашу любовь, тесно, потому что не можем отблагодарить Вас такой же любовью, бескорыстной и самоотверженной. Наша ответная любовь таит в себе немало элементов эгоизма.

Часто наше духовное состояние требует  строгости, и Вы своими обличениями, своей холодностью заставляете нас страдать, но вместе с нами страдаете и Вы.

Иногда, в минуты искушения, нам  кажется чрезмерной Ваша строгость, когда же отходит искушение, ясно становится, что Вы действуете по Божией воле, и за строгостью и запрещениями скрывается Ваша самая искренняя забота о нашем спасении.

И как же много дает нам Ваша исповедь! Редко бывает, чтобы кто-нибудь ушел от аналоя равнодушным и холодным. Уходит или утешенный и растроганный, бывает, до слез, или, наоборот, выходит  потрясенный грозными обличениями, так что дух захватывает от ужаса. Вы проникаете в самую глубь  души и без  сожаления бьете и поражаете в самое сокровенное, в самое болезненное. Но как же хорошо, как легко бывает смириться после таких обличений, как легко убедиться в том, что действительно никуда не годишься, и слезы откуда-то возьмутся, и чувствуешь себя «отребьем земли» (Иов. 3, 8), и как сладко бывает после такой грозы прощение, когда Вы как будто желаете вознаградить за все перенесенное, когда сами готовы просить прощения за то, что заставили потерпеть, и жалеете, и утешаете, как только можете утешить. После такой грозы чувствуешь себя обновленным, как бы встряхнутым и готовым «положить начало благое» (из вечерней молитвы святителя Иоанна Златоуста (24 прошения по часам дня в ночи).

Громадна также сила обличений  с амвона. И нет никого, кто  бы не испытал ужаса их, с одной стороны, и чуда возрождения после пережитого обличения, - с другой.

Мы должны отдавать Вам отчет  не только в своих грехах, но и  во всех делах, словах, мыслях и настроениях. С каждым своим недоумением мы обращаемся к Вам, и на все получаем ясный ответ, именно такой, какой  нужен в данном случае, и кажется, что другого ответа не может быть, и ясно видна в Ваших  словах воля Божия. Иногда бывает непонятен Ваш совет, но, если послушаешься и исполнишь, то столько получишь утешения и пользы духовной, что удивляешься, как не видел этого раньше.

Всех нас Вы знаете почти как  самого себя. По лицу, по одному только выражению, даже только по тому, кто  как подходит под благословение, Вы узнаете, в каком кто находится  состоянии, и соответственно тому и  сами отвечаете, как нужно, на это, как  мы того заслуживаем. Вы не только принимаете и отпускаете наши грехи. Вы руководите нашим чтением и  заботитесь о  нас как родной отец. Там, где Вы не можете помочь делом, там помогает Ваша молитва. И невольно со всеми  огорчениями и горестями мы прибегаем к Вам, потому что у Вас всегда находим участие, а главное - молитвенную помощь. Как часто бывало, что, когда Вы особенно пожалеете и помолитесь, - приходило облегчение, отходила неприятность, проходило нездоровье.

Даже вне храма, вне Вашего  дома, на службе, в общении с  миром -везде за нами следуют Ваши молитвы и невидимой броней одевают нас.

И как же сильно чувствуются  они, когда бываешь далеко от  Вас. Вот,  кажется,  совсем одолевает  искушение, и молиться не можешь, но вдруг какая-то невидимая  сила встряхнет, и отодвигается  искушение, - и радостно  делается  оттого, что в эти трудные минуты  кто-то молится за тебя, и знаешь, что не погибнешь молитв ради  духовного отца.

Много говорили Вы и говорите нам  о любви к Богу и людям, но не только словами Вы учите нас, но и  самым своим примером. Может быть, первое время в Толмачах многим из нас непонятны были слова о любви к ближним и мало говорили душе. Теперь же, когда мы узнали Вашу любовь, совсем иначе звучат те же слова. Отвечая на нее своею любовью к Вам, к Вашей семье, ко всем толмачевцам, мы уже начинаем понимать, что такое христианская любовь. С Божией помощью и Вашими молитвами мы, бывшие некогда чужими, стали теперь близкими и родными между собой людьми.

Итак, приносим Вам, дорогой Батюшка, глубокую благодарность за Вашу любовь к нам, которой мы совсем не заслуживаем. Знаем, что недостаточна наша благодарность на словах, но, как можем, как умеем - всегда будем благодарить Вас и Бога, даровавшего нам такого духовного отца. Грешные, но преданные Вам Ваши духовные дети».

Наконец, чтение было закончено, но никто не пошевелился. Батюшка продолжал так же молча сидеть   и смотреть куда-то поверх наших голов. Наступила полная тишина. Наконец батюшка вздохнул глубоко, точно очнулся от забытья. «Спаси вас, Господи, - произнес он медленно и тихо. - Спаси вас, Господи, мои духовные детки, я тронут до глубины души, вы меня совсем уничтожили своей любовью». Слышно было по его голосу, что батюшка был действительно глубоко тронут».

О последнем  служении батюшки вечерни в воскресенье накануне ареста    вспоминает опять В.В. Бородич: « Воскресенье 26 октября было мрачным, дождливым днем. На душе было также тоскливо и тягостно. Об этой вечерне у меня осталось незабываемое впечатление. Из-за усталости  Батюшка не говорил никакого поучения, он только устроил чтение акафиста Страстям Христовым перед Распятием. Певчие наши пели  на  красивый  протяжный  распев, и Батюшка так одушевленно, так проникновенно читал воззвания, что каждое слово отпечатывалось в душе…  Батюшка особенно углубленно молился  Богу. Евангелие, которое по уставу надо было читать в это воскресенье, было от Иоанна, гл.17- «Первосвященническая молитва». Батюшка читал с особенным чувством. Видно было, что он все слова этой возвышенной молитвы относил к себе, точно он чувствовал, что дело его на земле уже было совершено, а впереди ждали его, как и Христа, Голгофа и смерть… «Я прославил  Тебя на земле, совершил дело, которое  Ты поручил мне исполнить… Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира, ибо слова, которые Ты дал Мне, я передал им…Я о них молю, не о всем мире молю, но о тех, которых  Ты дал мне, потому что они   Твои. Я уже не в мире, но они в мире, а Я к  Тебе иду, Отче Святый! Соблюди их во имя  Твое, тех, которых Ты дал  Мне».  Проповеди не было в тот день, да в ней и не чувствовалось нужды:  все было сказано Евангелием».  

В тот же день   отец Илья был арестован. Евгения Леонидовна так вспоминала об аресте мужа: «За ним пришли поздно ночью. После краткого обыска наши “гости” собрались уходить. Когда Батюшка совсем оделся, я сказала, что теперь надо помолиться. Они не протестовали, стояли без шапок. Я прочитала молитву, поклонилась в землю своему дорогому, он меня благословил, я его перекрестила и поцеловала. Все вместе вышли из дома. Я его спросила: “Что ты сейчас чувствуешь?” — “Глубочайший мир, — ответил он. — Я всегда учил своих духовных детей словом, а теперь буду учить их и своим примером».

Отец Илья был помещен в Бутырскую тюрьму. В небольшой камере было столько людей, что даже на полу между нарами лечь было негде. Первое время он спал на заплеванном, грязном полу под нарами. 

Дело о. Ильи вел сотрудник секретного отделения ОГПУ Л.Д. Брауде, (впоследствии известный юрист), который настойчиво добивался, чтобы он оговорил  себя и других, подтвердив следственные домыслы, будто бы он состоял вместе с духовными детьми в контрреволюционной монархической организации. 

Отвечая на его вопросы, отец Илья сказал: « Я священник Тихоновского толка, с заграницей никакой связи не имею. От всякой политики отошел. Как человек верующий, с коммунизмом я идти не могу. Идеи монархизма в настоящее время мне кажутся нелепыми. Вредительство я считаю подлостью; если человек не согласен с политикой советской власти, он должен говорить прямо. На эту ложь нет Божьего благословения».

По окончании следствия в обвинительном заключении было сказано, что «привлеченный к следствию по обвинению в участии в контрреволюционной монархической группировке и в антисоветской агитации, Четверухин свое участие в монархической группировке отрицал».

Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Илью к трем годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. 5 декабря 1930 года он был этапом отправлен в лагерь.

Вот что вспоминает об этом дне  его сын Сергей Ильич: « В этот день ему разрешили последнее свидание с семьей.   Отец сказал нам, что в душе его полная тишина и покорность воле Божией.  Он всех горячо благодарил и благословлял». Когда пробовали расспрашивать отца Илью о том, как  ему все это время жилось, то оказалось, что все хорошо: и на Лубянке хорошо, и в Бутырках тоже. «Я все время со всеми вами и с духовными детьми, молюсь и благословляю».

В начале декабря ударили сильные морозы, и это сделало переезд мучительным, так как этап с заключенными ехал в нетопленом переполненном узниками вагоне. Затем пришлось идти пешком более ста километров от Соликамска до Вишеры. Дорогой отца Илью обокрали, отняв у него все теплые вещи, включая шапку, но он не обморозился, потому что у него все же сохранились валенки и шарф, которым он закутывал голову вместо шапки.  

о. Илья в лагере

О жизни отца Ильи  в лагере свидетельствуют письма, которые ему  удавалось писать. Заключенный имел право отправить  только одно письмо  в месяц,  которое, естественно, подвергалось  жестокой цензуре, поэтому он  не мог касаться в них своих  тяжких испытаний. Но даже в таких письмах отразилась душа отца Илии: его мужественное терпение, смиренное принятие всех скорбей, его боль за оставленную беспомощной семью, любовь к своей милой Матушке, и бесконечная, все возрастающая вера и любовь к Господу.

Вот его первое письмо из лагеря от 30 декабря: «Сегодня у меня первый раз выходной день в лагере, и я пользуюсь случаем, чтобы написать тебе. Если и впредь будут у меня выходные дни или я как-нибудь иначе приспособлюсь, буду писать тебе чаще. Однако не сразу, может быть. Дело в том, что здесь очень трудно достать открытки, конверты, бумагу, марки. Хотя ты и положила эти вещи в мою корзиночку, но их мало осталось, пропали где-то. Поэтому прошу прислать как можно больше открыток, конвертов и бумаги.    Тут все пользуются всем казенным: верхним платьем, и бельем, и обувью, но все это делается по одному образцу на средний рост, поэтому мне подходящего ничего нет — ни шапки, ни шубы, ни пальто, ни брюк, ни валенок, ни белья, все мне придется иметь свое. Очень благодарен за валенки, я не могу себе представить, как я был бы без них и в дороге, и тут на работах. Очень благодарен за черный вязаный шарф, он очень мне нужен, я им завязываю свою голову на морозе, который доходит до сорока градусов. Очень благодарен за теплые варежки, за теплый подрясник, за фуфайки, одним словом — за все, чем снабдили меня мои родные. Пока что у меня теперь все есть и ни в чем я не нуждаюсь. Вот разве только прислали бы мне на запас ложки две алюминиевые: ваша сломалась, с трудом достал деревянную, она тоже сломалась, достал с большим трудом теперь третью, которая служит мне. Купить здесь ложку очень трудно. Кружку вашу у меня украли, купить ее здесь также нельзя; к счастью, у одного из товарищей крестьян оказалась лишняя, алюминиевая, и он мне дал. Еще меня беспокоят мои очки. Если они у меня как-нибудь сломаются, я буду беспомощным. Поэтому, очень прошу, постарайтесь сделать другой экземпляр и прислать мне. Пришлите в футляре, без которого теперь мне трудно беречь очки. Ведь мы спим на нарах, очень скученно, ни столика, ни ящика, ни полочки для них нет. Я пока здоров, только страдаю сильным кашлем. Работаю все время на вольном воздухе: первые девять дней — землекопом, а потом, до сих пор, чернорабочим на стройке. Встаем в 5.50 утра, выходим на работу с 7 часов утра, с 12 до часу дня обедаем в роте, в 4 часа пополудни возвращаемся с работы, ужинаем, в 5.30 — вечерняя проверка, чай, и я, усталый от работы, валюсь спать.

Крепко, крепко тебя целую,  мой милый несравненный друг. Я не падаю духом, и ты  не унывай.  Моим знакомым передай поклон  и привет. Всех их вспоминаю  с теплой благодарностью».

В начале августа 1931 года на свидание к отцу Илье в Вишерский лагерь приехал его сын Сергей. Отец   рассказал ему, что «в лагере много заключенных монахов, священников, архимандритов, членов приходских советов. Такие заключенные стараются общаться между собой и помогать друг другу. Молиться и креститься на виду нельзя, это делается только под одеялом. Он говорил, что ко всему, даже к самому тяжелому, можно как-то приспособиться, и тогда станет жить легче».

В конце мая  1932 года в лагерь удалось приехать  и его жене, матушке  Евгении,  которая   написала воспоминания  о своем пребывании в Вишере. «Из первого вечера... мне особенно ярко запомнилось наше прощание и разговор. Было ясное безоблачное светлое небо, на далеком горизонте чуть алела заря. Стоя во весь свой высокий рост на фоне этого светлого неба, батюшка мне говорил, отчеканивая каждое слово: “Ты в своих письмах часто занимаешься совершенно бесполезным занятием: считаешь дни, сколько прошло со дня нашей разлуки и сколько еще осталось до дня моего возвращения домой. Я этого не жду. Я уверен, что в вечности мы будем с тобой вместе, а на земле нет. Мне, вероятно, дадут еще три года. Здесь я прохожу вторую духовную академию, без которой меня не пустили бы в Царство Небесное. Каждый день я жду смерти и готовлюсь к ней».   Лагерь отец Илья воспринимал с трех сторон – во-первых, с отрицательной: шпана, пьянство, обиды, насилия, бесчеловечное отношение, побои; во-вторых, здесь был целый сонм самых прекрасных людей, а третья сторона — то, как все это переживалось, отражалось и преломлялось в его душе. И в результате он всегда чувствовал на себе милость и любовь Божию, дивный Его Промысел, и потому делался ближе к Богу и любил Его все больше и больше. Никакой внешней религиозности он проявить не мог, но в душе все пережитое, глубоко скорбное и тяжелое, сделало его еще более религиозным. Раньше он был религиозен более разумом, а теперь всей душой и всем сердцем полюбил Господа Иисуса Христа. “Нет Его краше, нет Его милее”, — говорил он мне. Он чувствовал себя здесь, подобно живущему в монастыре. “Ведь тут как раз упражняешься в тех добродетелях, которые требуются от монаха, когда он принимает постриг: полное отречение от своей воли, нестяжание и целомудрие».

В продолжение шести вечеров Батюшка рассказал мне о себе многое. Каждый день он вспоминал что-нибудь недосказанное и пополнял свою повесть.

По приезде на Вишеру в декабре 1930 года он был определен на общие работы.  Работа настолько его утомляла, что однажды он в изнеможении упал на опилки и уже не мог сам подняться. Его отправили в больницу, где он пробыл более двух недель. Едва только выписали из больницы, он должен был идти в командировку, за пятьдесят четыре километра от Вишеры, а силы его еще не восстановились после болезни.

Им пришлось сделать  этот тяжелый переход в продолжение  одних  суток.  Под конец пути  отец Илья, совершенно обессиленный, падал на снег через каждые  пять шагов, других же тащили  под руки  конвоиры. Наконец, поздно  ночью доплелись. Для ночлега  отвели пустую  нетопленую избу  с выбитыми стеклами. Ныло все  тело, и холод сковывал  члены.

Пришло утро. Погнали их пилить хвойный лес. Батюшка пилил до тех пор, пока не сломалась пила. Тут   на него посыпались ругательства. Но вскоре приехал другой начальник, нужно было вести отчетность. Увидев его, он позвал: “Эй ты, очкастый, грамоте учился?” — “Учился”. — “Арихметику знаешь? Ну, будешь табельщиком”.

К 1 мая 1930 года отец Илья вместе с другими заключенными вернулся на Вишеру. Вскоре снова послали его на общие работы. Надо было с 7 часов утра до 11 вечера в паре с другим заключенным таскать по две толстых доски с берега на баржу. Чтобы успеть выполнить “урок” вовремя, на берег подымались чуть не бегом. К концу дня все плечи были до крови натерты, все тело болело.   В первый день “урок” был выполнен на 100%, однако на утро, когда снова послали их на ту же работу, они сговорились таскать по одной доске — уж очень болели израненные плечи. К 11 часам вечера “урок” был выполнен только на три четверти, пришло начальство и приказало докончить сегодня же. Только в 3 часа ночи кончили “урок”, а в 5 часов надо было снова вставать на ту же работу. И в глубокой тоске он возопил ко Господу: “Господи, Пресвятая Богородица, святитель Николай, я всегда вам молился, и вы мне помогали, а теперь вы видите, что я совсем изнемог, что я готов умереть на этой непосильной работе, и вы меня забыли. Ну что же. Или мне больше уж вас не просить ни о чем?” Лег на нары, но спать не мог от сильной во всем теле боли и горько заплакал. Но к утру вдруг душа снова замолилась, смягчилось его сердце, и снова явилась преданность и вера в Промысел Божий. “Нет, Господи, — шептал он, — хотя бы я умирал в моих страданиях, я никогда не перестану молиться и верить Тебе”. И тут произошло чудо. Когда в 6 часов утра все пошли на перекличку, чтобы идти на работу, читая фамилию Четверухин, начальник запнулся и вспомнил, что батюшку требовали в Управление для какого-то дела. Оказалось, что он понадобился для написания отчета. Таким образом, Господь избавил его от непосильной работы.

Духовником батюшки  на Вишере был архимандрит  Донского монастыря  отец Архип.  Исповедоваться удавалось в необычной  обстановке: колют  вместе дрова, например, и батюшка в это время исповедует свои грехи, а по окончании исповеди отец архимандрит положит на его голову свою руку и прочитает разрешительную молитву. А молиться, класть на себя крестное знамение и причащаться Святых Таин можно было только лежа на нарах, закутавшись с головой одеялом.      

В конце  января 1932 года Батюшку посадили  в изолятор. Это было не  отапливаемое помещение  с выбитыми стеклами, то и дело бегали крысы.   В первый день в изоляторе  было очень тяжело, т.к.  он находился там вместе с уголовниками, но на следующий день его перевели в   изолированное от других помещение, и тут он ожил и был даже счастлив.  Отец Илья просидел в изоляторе двадцать дней. По его словам, в изоляторе он обрел мир души: «Обретут покой только те, кто научился кротости и смирению».   

В лагере одновременно с отцом Ильей находился художник Кирсанов, который написал его портрет. Этот портрет забрала с собой матушка Евгения.

портрет о. Ильи работы худ. Кирсанова

Отец Илья погиб  при пожаре в лагерном клубе  в 4 часа дня 18 декабря 1932 года - в канун Николина дня. Сразу же после пожара друзья отца Ильи, а их в лагере было много, бросились искать его или его останки. Но все их усилия были тщетными: ничего найдено не было, хоронить было некого, - клуб был сложен из сосновых бревен и сгорел моментально, как костер.

Накануне смерти отец  Илья, разговаривая с заключенным  врачом  Сергеем Алексеевичем  Никитиным, сказал ему: «Прохор Мошнин (преподобный Серафим Саровский) так говорил: “Стяжи мир души, и около тебя тысячи спасутся”. Я тут стяжал этот мир души, и если я хоть маленький кусочек этого мира привезу с собой в Москву, то и тогда я буду самым счастливым человеком. Я многого лишился в жизни, я уже не страшусь никаких потерь, я готов каждый день умереть, я люблю Господа, и за Него я готов хоть живой на костер». На другой же день слова эти сбылись!

В одной из своих проповедей, посвященной Слову  Иоанна Златоустого на Пасху в 1929 году, где батюшка говорил о мучениках за Христову Церковь, победивших ад, он произнес потрясающие слова: «И  нам предстоит тот же, может быть, путь, и нас они зовут бесстрашно, любовно, торжествующе встретить ад лицом к лицу, зная, что свет во тьме светит и тьма, если и не принимает света, то победить его не может; врата адовы не победят Церкви, не победят Царства Божия, Царства жизни и Царства любви. Аминь». 

И врата адовы действительно не победили его любви к Богу, не победили Царства Божия.

В 1990 году отец Илья был реабилитирован.

12 марта 2002 года Священный Синод Русской Православной Церкви постановил  включить отца Илью в Собор новомучеников и исповедников Российских. Память священномученика Ильи  совершается в день его кончины 5/18 декабря.

Материал подготовила О. С. Четверухина